Шкленниково повторило скорбную судьбу Хатыни: 27 сентября 1943 года деревня за помощь партизанам была сожжена дотла. 58 дворов превратились в ровное пепелище. Судьба жителей была ужасающей: стариков, инвалидов сожгли заживо. Лишь некоторым из сельчан удалось спастись, убежав на лесные болота, где они прятались больше недели. Тех, кто помоложе, угнали в рабство в Германию, не пощадили и женщин с младенцами на руках.
Цикл авторских материалов члена правления Белорусского союза женщин, журналиста БЕЛТА Алины Гришкевич, который готовится во взаимодействии с БСЖ в Год народного единства, продолжается рассказом о судьбах ее землячек, двух женщин из огненного Шкленниково - живых свидетелей фашистской расправы над мирными жителями. Эта трагическая страница навсегда вписана в судьбы 94-летней Марии Алексеевны Купревич и 81-летней Татьяны Михайловны Чернявской, чудом уцелевших в тот день. Их жизни тесно вплетены в историю Беларуси, в которой начало Великой Отечественной войны 80 лет назад - трагическое событие, надолго прервавшее мирную жизнь. Война и поныне не ушла, она живет в памяти людей, в обелисках и монументах, установленных на политой кровью белорусской земле.
Шкленниково
Как только въезжаешь в Шкленниково, нескоро восставшее из пепла после войны, упираешься в скромный обелиск. В камне высечены фамилии погибших при сожжении деревни. Их 15, но, говорят, в реальности жертв было больше. Среди них и мой прадед, Адам Степанович, который в страшных муках погиб в тот роковой день… И каждый раз, как близится сентябрь, неутешная боль гложет сердце...
Шкленниково - родина моих дедов и прадедов. Здесь до войны у них была мирная, спокойная жизнь. С детства по рассказам бабушки Фэльки знаю: жили дружно и горой были друг за друга. Их дом стоял на окраине этой красивой лесной деревушки, рядом со школой, которую после войны так и не восстановили. До войны здесь училась Мария Алексеевна, как и мой отец. Кстати, несколько классов шкленниковской школы прошел в 20-х годах минувшего столетия известный белорусский писатель Максим Танк, который родом из деревни Пильковщина в нескольких километрах отсюда.
Мария Алексеевна Купревич
Довоенная жизнь
Мария Алексеевна 1927 года рождения, то есть на начало войны ей не было даже 14 лет. Односельчане звали хрупкую голубоглазую девушку Марилькой, на девичью красу которой уже засматривались деревенские женихи. Это была мирная и, как оказалось потом, беззаботная пора…
Лесная деревушка Шкленниково жила обычной жизнью. Люди делали свою непростую селянскую работу.
Мужчины строили дома, мастерили. Женщины долгими зимними вечерами пряли и ткали, складывая в приданое дочерям шерстяные "дываны" (покрывала), вышитые рушники, скатерти, рубашки. Летом было много работы на земле: выращивали картофель и зерно, пасли коров (делали молоко, сыры, масло) и овец (из их шерсти и ткали красивые изделия). Еще успевали в лес за ягодами и грибами сходить, благо, это в нескольких шагах, только не ленись - собирай боровики, чернику, бруснику, которых тогда, по рассказам старожилов, было богато. Шкленниковцы любили, растили детей и внуков, собирались на вечеринки и веселились под гармонь и зычные песни местных певуний, в числе которых была и моя бабушка, делились своими семейными новостями. Все было светло и радостно, с деревенскими танцами, свадьбами с караваями, детскими колыбельными...
Мария Алексеевна хорошо помнит моего деда. Их избы стояли по-соседски, как раз друг напротив друга. К родителям Марии Купревич мои дед Володя с бабушкой Фэлькой ходили каждый день к колодцу за водой. Соседи жили очень дружно, можно сказать, по-родственному, тепло относились друг к другу.
Мария Алексеевна вспоминает: отец Володи Адам остался вдовцом. "Его сыновья Владейка (так звали в деревне Володю) и Хвядось росли без матери, однако были добрыми и трудолюбивыми, помогали все делать: и за плугом ходили, и косили, и пололи, и пасли коров, и в хлеву убирали. У всех нас такое детство было тогда (это не сейчас, что к труду детей и не приучают, а зря)... А когда появилась у них мачеха, то еще тяжелее им приходилось: не любила она чужих детей. Потом в семье родились еще сын и дочка, и их уже четверо росло. Плотницкое мастерство досталось Володе от отца Адама, который перед войной заболел и уже слабо передвигался. А твоя бабушка Фэлька очень знатной слыла певуньей, и поэтому часто была званой гостьей на многих свадьбах и деревенских посиделках", - вспоминает Мария Алексеевна.
"В моей семье нас, детей, было пятеро, жили небогато, но дружно. А у Володи и Фэльки один сын был в семье, Тадик, поэтому голодным не был, лучше ел. Но того не было, что сейчас: магазинные полки заставлены продуктами. Однако ж здоровее тогда были люди, - многие подробности дней минувших Мария Алексеевна помнит как будто это было вчера. - А еще помню, бежали детьми в школу и по пути обязательно любили заглянуть к Фэльке. У нее всегда так чисто и убрано было в избе, что нас это просто изумляло, поскольку деревенский быт был незатейливым и тяжелым, не всегда было до идеальной чистоты. А когда она у своего дома на веревку развешивала самотканые льняные простыни, тщательно выстиранные с самодельным деревянным валиком и стиральной доской, то они как хрустальные висели, ровные и красивые на загляденье. Как-то запомнилось это. А еще помню, что твой отец хорошо танцевал на деревенских танцах".
Мой дед Володя был умелым плотником. Его руками для сельчан в околице были сделаны табуретки, столы, двери в домах, сундуки, которые до сих пор служат старожилам.
По словам Марии Алексеевны, однажды Володя пахал землю и напоролся на мину, судя по всему, еще с Первой мировой войны. Так он стал на всю жизнь инвалидом: повредило кисть руки. Такое вот эхо давних, казалось бы, военных битв.
...Нарочанская земля действительно полита кровью героев, защищавших родную землю от врага сначала во время Первой мировой, а затем и Второй мировой войны, которая грянула нежданно и разрушила счастливые судьбы, а у многих отняла жизни.
Обожженная войной юность
Юность Марии Алексеевны оказалась обожжена огнем войны и болью страданий, которые выпали на долю односельчан, отцов и дедов. В лесных нарочанских краях действовали несколько партизанских отрядов, которым активно помогали местные жители, в том числе из Шкленниково. Готовили для них еду, женщины вязали и шили, все объединились и помогали как могли во имя общей Победы. Немцы ответили карательными операциями...
В 1943-м Марии Алексеевне исполнилось 16 лет. Она на всю жизнь запомнила тот сентябрьский день, который под вечер стал горячим. Все пылало в огне, который за считанные часы превратил мирную деревушку в пепелище, оставив в живых лишь одну липу, которая и поныне трепещет своей листвой на ветру, словно прося людей не забывать жуткие подробности того леденящего душу дня.
...26 сентября 1943 года колонна солдат и полицейских со стороны Княгинина двигалась по дороге в сторону Мяделя. Это услышали в Шкленниково по приближающимся звукам мотоциклов. Люди стали убегать в сторону болотистой местности около деревень Сивые и Неверы. Дома оставались в основном старики, больные, инвалиды, дети.
94-летняя Мария Купревич вспоминает: "Это произошло на Воздвижение, день выдался солнечный и теплый. Никто не знал, какие страдания и ужас придется испытать нам. Жители Шкленниково помогали партизанам, за это немцы и решили расправиться с людьми. Помню, как мы в страхе побежали в лес через поле, а вслед догоняли пулеметные очереди. Когда люди падали на ходу, то фашисты зверски добивали их прикладами. Кто был помоложе и побыстрее, убежали… Как жутко было. Мы с мамой и отцом, двумя сестрами убежали".
…В глазах женщины - страдание и боль, которые не прошли с десятилетиями. Ее бабушка Магдалена Малько и тетя Кристина Малько сгорели заживо. С неутихающей болью за них Мария Алексеевна живет до сих пор.
Она продолжает свой рассказ: "Моя тетя Кристина, которая с малолетства была инвалидом, спряталась в своем доме под печь, и ее живую сожгли. Ой, и помучилась она, бедная, страшно представить, как умирала в огне и дикой боли. Она перед смертью все уговаривала моего отца: Алексей, оставайся со мной, немцы нас не посмеют тронуть. Отец же сказал: пошли в лес, помаленьку дойдешь. Тетя не согласилась, мол, в доме спрячусь… Фашисты не посмотрели на калеку и по-зверски уничтожили, сожгли".
Один брат Марии Алексеевны смог скрыться и служил потом в партизанском отряде, а второй брат и дядька были угнаны в Германию.
По словам очевидцев, в тот день в деревне каратели согнали мужчин, женщин, детей в дом Романа Мисуны и под страхом смерти запретили выходить. Всю ночь люди провели без сна, тревожно ожидая, какая судьба их постигнет. А утром 27 сентября фашисты начали "сортировку": старых, больных, инвалидов и тех, кто сильно плакал, голосил, собрали в одно место, а остальных присоединили к колонне невольников, которых потом вывезли на каторжные работы в Германию.
Фашисты разводили по домам и сараям по несколько человек и расстреливали из автоматов, а затем хладнокровно добивали одиночными пистолетными выстрелами.
В хлеву Виктора Чернявского убили сразу несколько человек из его семьи.
Не испытали фашисты жалости и к Ксении Глинской с маленькой дочуркой Юзефой, которые возвращались из окрестной деревни Скороды.
К зданию школы привели соседа Марии Алексеевны, моего прадеда Адама Гришкевича, который убежать не сумел, немцы догнали его. Фашист прошил пожилого человека автоматной очередью, а потом положил на дрова и сжег. Теперь его фамилия - в скорбном списке на обелиске.
Людей жгли под жуткие крики родных. Не могу без слез и боли слушать эти страшные рассказы, каждый раз проживая заново весь ужас случившегося...
Когда пожарище утихло, пепелище немного остыло, а немцы ушли, один из местных, партизан, говорят, это был Альфон Чернявский, пришел в деревню. Он случайно нашел за пепелищем, может, ветром унесло, кусочек ткани от кофточки своей мамы, Винцули Чернявской. Горько рыдая, мужчина прошел по останкам деревни, собрал человеческие кости в простыню и захоронил их в том самом месте, где сейчас стоит обелиск в Шкленниково.
Мария Купревич с родными и односельчанами больше недели просидели на болотах, они слышали, как немцы на мотоциклах колесили по лесной дороге, пытаясь найти убежавших, чтобы убить. Страх, холод и голод. Смрад от сгоревшей деревни стоял в горле. Страшное зарево в небе, которое было видно в других селениях, пылало от догорающих вместе с людьми домов.
Потом, когда все стихло, беглецы вернулись на место своих родных гнезд, которые фашисты зверски сравняли с землей. Люди, не имея вообще ничего при себе, в том, в чем наспех бежали в лес, разбрелись по родне в окрестных деревнях.
Мои бабушка и дедушка с сыном приютились тогда у родственников в Ольсевичах, близкой деревушке. Хозяйка Леня Хило (ее муж Серафим воевал на фронте) и дочь Мария приняли погорельцев как самых близких людей, и хотя дом был небольшой, всем места хватило. Жили вместе года три, пока мои дед и бабушка новый дом не отстроили на том же месте, на окраине Шкленниково. Потом всегда вспоминали гостеприимство и доброту родственников. Милосердие, сочувствие были тогда не на словах, а в реальности.
А Марию Алексеевну с мамой и отцом, двумя сестрами приютили в деревне Сивые. Она продолжает свой печальный рассказ: "У того хозяина своя семья большая была. Кровати кое-как сделали из забора, чтобы не спать на полу. Делились с нами последним. Но что мы ели, так страшно и сказать сейчас... Траву такую, вереск, добавляли в хлеб. Зимовали, перебиваясь с хлеба на воду. Хорошо, что в ямах, сделанных в земле, было припасено на зиму немного картошки и зерна, так это и спасало".
Женщина во второй раз чуть не попалась в фашистские лапы: "Один раз пошла к своей тете в деревню Зани, а это было в километрах 25, чтобы еды попросить, совсем невмоготу было впроголодь. И там просто каким-то чудом удалось убежать от немцев, которые в тот момент приехали в деревню. Вновь спасли лесные болота. Это меня Бог уберег от смерти".
Война отняла первую юношескую любовь
Некоторое время в Сивых стоял партизанский отряд, в котором были не только местные, но и много незнакомой молодежи. "Партизаны делились с нами едой, которую готовили в огромных чугунных котлах, наливали нам, погорельцам. Сивые - это также партизанская деревушка… Среди партизан и евреи были - красивые парни и девчата. Мы подружились с ними", - рассказывает женщина.
О тогдашнем своем юношеском увлечении Мария Алексеевна до сих пор вспоминает, да еще с какой грустью. Кажется, она становится моложе, лицо светлеет и глаза ярче горят, когда говорит о тех первых девичьих чувствах и мечтах, которым не суждено было сбыться в лихую военную пору. "Был один статный молодой лейтенант, еврей, Александр его звали, и так мы друг другу приглянулись... Как придут они к нам во двор, не могли мы с ним наговориться, говорили и говорили обо всем на свете, с полуслова понимая друг друга, словно и не было войны рядом... А его друг все говорил, мол, зачем она тебе, ты еврей, а она белоруска", - с грустью вспоминает Мария Алексеевна.
Она размышляет: "А теперь ведь все женятся между собой, не глядя на национальность. У меня вон у внука и у племянника смешанные семьи, где есть и еврейские корни. Сейчас ведь это не имеет никакого значения, кто ты, еврей, белорус, русский, лишь бы сложилось все в отношениях. А тогда вон как было..."
"Он мне очень сильно нравился, и я ему также. Все говорил мне нежно: какие глаза у тебя красивые, голубые, никогда их не забуду. Мне было 16, а ему даже не знаю сколько. Все приходил и приходил он, пока стоял в деревне партизанский отряд. В глаза посмотрим друг другу, и ничего больше не надо, так нас тянуло... А с войны ведь никто из них не вернулся, все погибли. Так жаль... все пропали", - возвращается Мария Алексеевна в памяти к тем романтическим юношеским встречам.
Трудно смириться с тем, что война отняла все: и родной дом, и первую незабываемую любовь - разломала, покалечила человеческие судьбы.
Послевоенные землянки
Потом Мария Алексеевна вернулась в Шкленниково. Возвратились с войны и некоторые мужчины, шкленниковские семьи, кто с фронта, кто из Германии. Вернулись и ее братья.
Война окончилась, и это для людей была самая огромная радость на земле, счастье, что позади остались мученья и страданья. Хотя, конечно же, невзгод еще долгие годы хватало, ведь на первых порах жили в землянках, в большой бедности, не знали, когда наступит то время, что все будут и сыты, и одеты. Нелегко это все давалось.
Потихоньку отец Марии Алексеевны, он был хорошим каменщиком, возвел дом на том же месте, где стоял довоенный. Кстати, дожил он потом до 100 лет. Построили дома и их соседи, в том числе мои дед с бабушкой. Мирная жизнь очень медленно, трудно, но постепенно стала налаживаться.
Муж-фронтовик
В 1948 году 21-летняя Мария Алексеевна вышла замуж за своего шкленниковского парня, фронтовика Юльяна. Он вернулся домой с ранением ноги, которое до конца жизни давало о себе знать.
"После войны очень тяжело жили. Замуж вышла, а у него дома нет, как же нам трудно далось строительство... Есть нечего было. Ой, как же все это было, - вздыхает она. - Некоторые пухли с голода после войны, а дома все равно надо было возводить, и хорошие ведь дома поставили, поныне стоят в деревне".
Один за другим появились дети: две дочери Анна и Ирина, сын Анатолий. Надо было очень много трудиться, чтобы обжиться потихоньку, прокормить большую семью. Мария Алексеевна практически всю свою семейную жизнь провела со свекровью.
Она хорошо помнит, как обзавелись дома кроснами (ручной ткацкий станок). Это было настоящим праздником и хорошим подспорьем. На самодельных прялках женщины мастерски пряли собственный выращенный лен, а затем ткали полотно, из которого шили одежду: платья, рубашки детям и себе. А какие знатные получались рушники, скатерти, простыни, да еще и вышитые шкленниковскими модницами! Женщины друг перед другом старались, да еще чтоб мужья увидели, какие они рукодельницы. Тогда это очень ценилось, если женщина мастерица на все руки, и дочерей к труду с малолетства приучали.
Мария Алексеевна рассказывает, что трудолюбивые и скромные деревенские женщины работали в поле и хозяйство держали, и пряли-ткали, и есть готовили, и детей в поле рожали, и растили их трудолюбивыми и мирными. Были и свадьбы с испеченными вкусными караваями, старинными песнями и обычаями. Традиции передавались из поколения в поколение, ведь сохранение семейных ценностей и устоев всегда было важным для белорусов.
Муж-фронтовик Марии Алексеевны работал председателем сельсовета, бригадиром, что было в ту пору очень почетно. В семье до сих пор как реликвию хранят его портфель, с которым вернулся с фронта. И хотя супруг Марии Алексеевны давно умер, в этом портфеле бережно сложены семейные архивы: там и довоенные метрики, и послевоенные награды, и документы, ярко рассказывающие о той поре.
"Как начинаю рассказывать внукам про всю свою жизнь, про войну, про горе людское, они слушают очень внимательно, запоминают, много спрашивают", - делится Мария Алексеевна.
Сейчас она живет с семьей сына в райцентре. Кстати, рядом с родительским домом известной белорусской актрисы Марии Захаревич, которая, наведываясь сюда из столицы, обязательно заглядывает к соседям.
Мария Алексеевна в мыслях частенько возвращается в родную деревню, с которой так много связано. "Все стежечки-тропинки, полянки, все помню, как в лес за ягодами, грибами ходила. Моя внучка Таня, которая сейчас в Москве живет, маленькой целое лето у меня проводила, она все лесные грибные и ягодные дорожки знает и каждый год приезжает в Шкленниково, так любит эти места... Хорошие у меня и дети, и внуки", - говорит женщина.
"Самое главное в жизни - мир, здоровье и чтобы свой век люди в паре жили, в хорошей дружбе и любви, спокойно и мирно", - считает жительница Шкленниково, пережившая войну.
Когда воспоминания не дают покоя, она звонит своей односельчанке, Татьяне Михайловне Чернявской, и тогда нет конца их разговорам.
Татьяна Михайловна Чернявская
В Шкленниково всю свою жизнь живет Татьяна Михайловна Чернявская, которой сейчас 81 год. В ее биографии война связана с Германией, в которую она вместе с семьей была угнана в 1943 году. В трагический день сожжения деревни она была совсем маленькой девочкой - всего три годика.
"Сама я, конечно, мало что помню. В основном мама мне рассказывала про то, как все было. Дядю моего расстреляли, а меня с мамой и братом угнали в Германию. Сначала нас погнали пешком, потом дошли до железной дороги. Ехали долго в тесноте и духоте в каких-то эшелонах", - ведет свое печальное повествование Татьяна Михайловна, не скрывая слез.
В неволе ее мама и брат работали на немцев, жили в страхе, впроголодь. Даже не верили, что когда-нибудь все это окончится и они смогут возвратиться на родину.
Вернулись через два года, в победном 1945-м. Дома - разруха, беднота, голод. Семье все пришлось начинать заново. "Землянку вырыли, в ней тогда мы и жили, как и все остальные, ой, как же горевали, - рассказывает Татьяна Михайловна. - До сегодняшнего дня болит душа об этом... Столько боли и ужаса".
Она показывает на стене фотографии своей семьи, рассказывает о каждом из родственников, память о которых хранит глубоко в сердце.
Ее судьба сложилась так, что всю жизнь приходилось тяжело работать. Замуж так и не вышла. Пока были живы родные, вместе было легче...
Каждый день Татьяна Михайловна подходит к обелиску, чтобы поклониться памяти погибших.
"Вы, молодые, берегите мир", - напутствует она, пережившая войну, сожжение деревни, ее восстановление.
Мария Алексеевна и Татьяна Михайловна плачут, когда слышат о войне. Даже через восемь десятков лет боль людей не утихает. Они знают цену мира и счастливой жизни на родной земле.
Аромат детства и память о войне
Дома в Шкленниково, в котором жили мои предки, давно нет, как нет и рядом стоявшей до войны школы. Там растет груша, вкус плодов которой навсегда остался самым неповторимо сладостным вкусом детских лет.
...Аромат детства - дедовских груш - наполнил меня в Париже, в мастерской французского белоруса Бориса Заборова, где несколько лет назад я впервые увидела его произведение "Гумно". Такое гумно - "адрыня", где у многих хранилось сено, - типичная картина белорусской деревни. Изображение в парижской мастерской - гумно в дымке то ли тумана, то ли времени, с атрибутами старины в виде колес от телеги, с еле уловимыми силуэтами деревьев, может быть, и груш, - это все всколыхнуло из глубины моей памяти детство.
Париж, мастерская Заборова, его знаменитое гумно - все это невольно для меня связалось с историей про моего прадеда Адама, его незабываемые груши.
...Я не знаю, как бы сложилась жизнь моей семьи, кто бы кем стал, если бы не было той трагедии в судьбе моего народа, моих земляков. Но хорошо знаю одно: везде люди хотят мира и спокойной, счастливой жизни для своих близких. Будь то Франция, Беларусь, будь то любая страна мира.
Приезжая поклониться моему прадеду Адаму к обелиску, ощущаю неутихающую боль… И каждый раз не перестаю думать: как такое вообще могло произойти? Наверняка, похожие чувства испытывают миллионы людей, чьи судьбы или жизни их дедов перечеркнула война. Невозможно понять, как вообще могла произойти та страшная война, ставшая трагедией для моих соотечественников, принесшая невосполнимые утраты и неутихающее горе народам многих стран.
Когда слышу о попытках нового военного нагнетания в других государствах, где гибнут ни в чем не повинные люди, в моей голове не укладывается: неужели мир мог забыть трагедию Второй мировой? Как, будучи в здравом уме, можно безрассудно лишать счастья мирной жизни невиновных людей?
Рассуждая вместе с очевидцами военных событий об этом и видя, как Германия присоединяется к каким-то санкциям против Беларуси, всегда думаю: есть ли моральное право у государства, нацисты которого стали виновниками страшной трагедии многих народов, гибели моего прадеда и тысяч моих земляков, что-либо иметь против моей страны?
Митинг-реквием
В Шкленниково в последние годы 27 сентября проводится митинг-реквием.
На него приходят и оставшиеся в живых свидетели тех страшных событий. Бабушки из огненной деревни… они так близки моему сердцу. По-моему, это люди высшей пробы доброты и духовности. Пережившие войну, голод, разруху, послевоенное лихолетье. Они до сих пор все помнят и передают это потомкам.
На мой взгляд, такая связь поколений очень важна, особенно в наше время.
27 сентября 1943 года только в Сватковском сельсовете Мядельского района полностью были уничтожены 8 деревень. Всего за годы войны в Нарочанском крае фашисты разрушили и сожгли 68 селений.
Во время карательных операций в Беларуси были уничтожены немецкими оккупантами 9,2 тыс. населенных пунктов, причем многие из них - вместе со всем населением или его частью. 186 деревень не смогли возродиться, так как были стерты с лица земли со всеми жителями, включая матерей и грудных детей, немощных стариков и инвалидов. Итогом нацистской политики геноцида и "выжженной земли" в Беларуси стали более 2,2 млн человек, истребленных за три года оккупации. Погиб каждый третий житель Беларуси.
…Летят десятилетия, меняются поколения, гремят над планетой весенние раскаты грома и обновляется земля после зимнего сна, расцветают сады и прилетают жаворонки, провозглашая приход новой весны в мирном небе над мирной белорусской землей.
Алина ГРИШКЕВИЧ,
БЕЛТА.-0-
- размещаются материалы рекламно-информационного характера.