По закону жанра любой прорыв на серьезных переговорах, особенно если те предваряются массовыми ожиданиями, а речь идет о насущном, наряду с поддержкой всегда порождает и волну подозрительности – а не была ли достигнута договоренность за счет "сдачи" собственных ключевых интересов?
"Что делать, если Белоруссия видит проблемы Украины со своей точки зрения и под своим, локальным углом, и ее взгляд отличается и от европейского, и от российского?"
Это естественно и логично: задача политиков – находить компромиссы, которые в итоге устроят всех как минимум в варианте "лучшее из худшего", чем-то неизбежно жертвуя, но при этом достигая главной цели. В этом плане ситуация, когда достигнутое соглашение нелицеприятно критикуют все стороны, как раз является обычно признаком его сбалансированности и жизнеспособности – значит, уступки сделали все, и договоренность на самом деле более или менее справедлива.
Ничуть не оказались исключением и минские соглашения: обвинения в "сдаче" в момент их появления звучали со всех без исключения сторон. Но при этом достигнутое минской группой замораживание военных действий, вопреки опасениям, не сколлапсировало, мирный процесс постепенно укрепился, и возобновление масштабных военных действий на сегодня выглядит уже не очень вероятной угрозой.
1
Минский формат наряду с нормандским превратился в один из двух главных контуров переговоров по поводу мирного урегулирования украинского кризиса.
Естественным образом это выдвигает на видную позицию и хозяина минской площадки, белорусского президента Александра Лукашенко. Прогресс мирного процесса автоматически усиливает его роль в качестве заметного политического брокера в регионе.
При этом в той же степени должно укрепляться и доверие к нему со стороны всех участников процесса – и оно, похоже, укрепляется, поскольку иначе прогресс попросту был бы невозможен. Последнее, особенно если брать доверие между Лукашенко и Западом, еще год назад выглядело исключенной вероятностью.
Но тем не менее сегодня оно начало реализовываться. И в этом плане, наверное, наиболее интересным будет вопрос о структуре этого доверия: ее понимание позволяет осознать подоплеку событий, разделяя внешнюю – как правило, эмоциональную – оценку и реальную прагматику политического действия.
Так, можно с уверенностью говорить, что доверие между ЕС и Лукашенко не базируется на единстве ценностей. В этом плане весьма показательным стало интервью белорусского президента телеканалу "Евроньюс".
Бравший интервью журналист временами не мог скрывать досаду: Лукашенко уходил от навязываемых утверждений, никак не солидаризируясь в оценках с "европейской позицией", но при этом без тени сомнения называл Белоруссию европейцем, резервируя тем самым и за собой право формулировать критерии "европейскости". Канал в итоге отстроился от позиции белорусского президента, маркировав интервью с ним как maninbetween, то есть "человек, находящийся посередине".
При этом то же интервью, судя по реакции российских СМИ, породило ощущение некоторой напряженности и в Москве. Обнаружилось, что в украинском кризисе Лукашенко занимает пробелорусскую позицию, которая на самом деле отлична от российской, хотя вовсе и не враждебна ей.
Так, он не видит абсолютной ценности в ДНР и ЛНР и выступает за ту формулу прекращения кровопролития, которая в итоге сработает. Он отдает должное социальным причинам, приведшим к коллапсу украинской государственности при Януковиче, но видит при этом и роль внешних игроков, сделавших ставку на разрушение.
Да, он возлагает главную ответственность на Запад, но при этом не идеализирует и Россию. И самое главное, он почти не говорит о ценностях, концентрируясь в первую очередь на интересах Белоруссии, которой вовсе не нужен очаг нестабильности на территории родственного соседа.
2
Такая реакция и в России, и в ЕС, в общем-то, вполне естественна: каждый ожидает, что брокер на самом деле разделяет его сторону, его убеждения и его точку зрения, и на этом строит свою презумпцию доверия.
Но что делать, если Белоруссия видит проблемы Украины со своей точки зрения и под своим, локальным углом, и ее взгляд отличается и от европейского, и от российского? И отличие это как раз более чем понятное.
Минск рассматривает украинскую проблему не как борьбу ценностей, которая в рамках белорусской политической традиции не является достаточным основанием для кровопролития – так, за всю историю Белоруссии, начиная с эпохи ВКЛ, на ее многоконфессиональной территории не возникло ни одного конфликта на религиозной почве, – а с точки зрения локальной гуманитарной проблематики и ее последствий.
Поскольку от непосредственных последствий конфликта соседям Украины по региону никуда не уйти, они должны будут с ними жить и за них в конечном итоге платить.
И, кстати, Белоруссия уже платит. Показательно, что в ходе украинского кризиса белорусы оказались в обоих противостоящих лагерях. Отдельные (пусть и немногочисленные) добровольцы выступили на обеих сторонах украинского конфликта: за украинскую государственность в том виде, как ее презентовали украинские СМИ, и за самопровозглашенные республики.
Внутри республики оценка событий общественным мнением тоже оказалась отнюдь не монолитной, разделившись в симпатиях к Москве и Киеву примерно в соотношении 75 на 25.
Но, что наиболее важно для понимания позиции Минска, тот факт, что, не споря о ценностях, белорусский президент начал концентрироваться на переговорных действиях по урегулированию, принес ему безоговорочную позитивную оценку порядка 60% белорусов из обоих "лагерей" – и пророссийского, и проукраинского.
3
Как ни странно это звучит, но для ЕС обусловленное внутренней прагматикой дистанцирование белорусского президента от ценностной риторики оказалось весьма удачной опцией.
Причина, впрочем, довольно проста: после противоречивого, но более чем интенсивного использования в украинском кризисе европейские ценности в изрядной степени обесценились. Что вполне логично: ситуация, когда тот же концепт свободы и демократии может применяться к интерпретации событий в одной части страны, но при этом отрицается возможность его применения в отношении другой, логичным образом ведет к их "обнулению". И теперь на самом деле не очень понятно, как они могут и должны операционализироваться в политической практике.
В этом плане Минск оказался тем самым комфортным местом, где уже уходившая в отставку комиссар ЕС по иностранным делам Кэтрин Эштон могла быть уверена, что ей там не будут задавать неловкие вопросы о судьбах демократии и о возможностях ее применения в практической политике. Более того, представляется, что именно этот момент и оказался тем ключевым моментом, в силу которого и стал возможен диалог.
Похоже, Евросоюз на самом деле понял наличие проблемы в виде девальвации ценностей. И начал говорить не о них, а о том, о чем можно договориться, то есть о практиках. Подтверждением этого тезиса стали и заявления сменившей Кэтрин Эштон на посту еврокомиссара Федерики Могерини: военного решения украинского конфликта нет, санкции бесполезны, ЕС с Россией не партнеры (то есть нет совместных ценностей), но структуру сосуществования надо вырабатывать заново (то есть надо договариваться о новых общих ценностях).
***
И, кстати, эта прагматическая проблематика, задаваемая Лукашенко, может иметь перспективы, существенно выходящие за пределы непосредственного урегулирования.
Дело в том, что развитие кризиса на Украине по сути ликвидировало проект Восточного партнерства. На сегодня он представляется безнадежно скомпрометированным, и для его реанимации потребуются огромные (и отнюдь не факт, что плодотворные) усилия. Но при этом потребность в таком интеграционном формате Восточной Европы есть, и в свете украинского кризиса, который завтра волшебным образом вовсе не окончится, она будет только нарастать.
В этом плане минская площадка может вырасти и в более широкий формат коммуникации стран Восточной Европы. Восточное партнерство было объединением без России и без определенной повестки дня, что структурно тяготело к превращению в объединение против России. Минский же формат изначально может стать объединением с Россией – и с насущной повесткой дня в виде обустройства безопасного пространства Восточной Европы.
Нечего и говорить, что в такой эволюции минской площадки были бы в высшей степени заинтересованы и Россия, и ЕС – поскольку тогда минская площадка могла бы стать шагом в направлении выработки новых совместных ценностей России и Европы, о дефиците и востребованности которых и заговорила уже Федерика Могерини.
Иной вопрос, что для этого нужно будет еще пройти немалый и довольно трудный путь по выработке новых оснований для взаимного доверия.
"Что делать, если Белоруссия видит проблемы Украины со своей точки зрения и под своим, локальным углом, и ее взгляд отличается и от европейского, и от российского?"
Это естественно и логично: задача политиков – находить компромиссы, которые в итоге устроят всех как минимум в варианте "лучшее из худшего", чем-то неизбежно жертвуя, но при этом достигая главной цели. В этом плане ситуация, когда достигнутое соглашение нелицеприятно критикуют все стороны, как раз является обычно признаком его сбалансированности и жизнеспособности – значит, уступки сделали все, и договоренность на самом деле более или менее справедлива.
Ничуть не оказались исключением и минские соглашения: обвинения в "сдаче" в момент их появления звучали со всех без исключения сторон. Но при этом достигнутое минской группой замораживание военных действий, вопреки опасениям, не сколлапсировало, мирный процесс постепенно укрепился, и возобновление масштабных военных действий на сегодня выглядит уже не очень вероятной угрозой.
1
Минский формат наряду с нормандским превратился в один из двух главных контуров переговоров по поводу мирного урегулирования украинского кризиса.
Естественным образом это выдвигает на видную позицию и хозяина минской площадки, белорусского президента Александра Лукашенко. Прогресс мирного процесса автоматически усиливает его роль в качестве заметного политического брокера в регионе.
При этом в той же степени должно укрепляться и доверие к нему со стороны всех участников процесса – и оно, похоже, укрепляется, поскольку иначе прогресс попросту был бы невозможен. Последнее, особенно если брать доверие между Лукашенко и Западом, еще год назад выглядело исключенной вероятностью.
Но тем не менее сегодня оно начало реализовываться. И в этом плане, наверное, наиболее интересным будет вопрос о структуре этого доверия: ее понимание позволяет осознать подоплеку событий, разделяя внешнюю – как правило, эмоциональную – оценку и реальную прагматику политического действия.
Так, можно с уверенностью говорить, что доверие между ЕС и Лукашенко не базируется на единстве ценностей. В этом плане весьма показательным стало интервью белорусского президента телеканалу "Евроньюс".
Бравший интервью журналист временами не мог скрывать досаду: Лукашенко уходил от навязываемых утверждений, никак не солидаризируясь в оценках с "европейской позицией", но при этом без тени сомнения называл Белоруссию европейцем, резервируя тем самым и за собой право формулировать критерии "европейскости". Канал в итоге отстроился от позиции белорусского президента, маркировав интервью с ним как maninbetween, то есть "человек, находящийся посередине".
При этом то же интервью, судя по реакции российских СМИ, породило ощущение некоторой напряженности и в Москве. Обнаружилось, что в украинском кризисе Лукашенко занимает пробелорусскую позицию, которая на самом деле отлична от российской, хотя вовсе и не враждебна ей.
Так, он не видит абсолютной ценности в ДНР и ЛНР и выступает за ту формулу прекращения кровопролития, которая в итоге сработает. Он отдает должное социальным причинам, приведшим к коллапсу украинской государственности при Януковиче, но видит при этом и роль внешних игроков, сделавших ставку на разрушение.
Да, он возлагает главную ответственность на Запад, но при этом не идеализирует и Россию. И самое главное, он почти не говорит о ценностях, концентрируясь в первую очередь на интересах Белоруссии, которой вовсе не нужен очаг нестабильности на территории родственного соседа.
2
Такая реакция и в России, и в ЕС, в общем-то, вполне естественна: каждый ожидает, что брокер на самом деле разделяет его сторону, его убеждения и его точку зрения, и на этом строит свою презумпцию доверия.
Но что делать, если Белоруссия видит проблемы Украины со своей точки зрения и под своим, локальным углом, и ее взгляд отличается и от европейского, и от российского? И отличие это как раз более чем понятное.
Минск рассматривает украинскую проблему не как борьбу ценностей, которая в рамках белорусской политической традиции не является достаточным основанием для кровопролития – так, за всю историю Белоруссии, начиная с эпохи ВКЛ, на ее многоконфессиональной территории не возникло ни одного конфликта на религиозной почве, – а с точки зрения локальной гуманитарной проблематики и ее последствий.
Поскольку от непосредственных последствий конфликта соседям Украины по региону никуда не уйти, они должны будут с ними жить и за них в конечном итоге платить.
И, кстати, Белоруссия уже платит. Показательно, что в ходе украинского кризиса белорусы оказались в обоих противостоящих лагерях. Отдельные (пусть и немногочисленные) добровольцы выступили на обеих сторонах украинского конфликта: за украинскую государственность в том виде, как ее презентовали украинские СМИ, и за самопровозглашенные республики.
Внутри республики оценка событий общественным мнением тоже оказалась отнюдь не монолитной, разделившись в симпатиях к Москве и Киеву примерно в соотношении 75 на 25.
Но, что наиболее важно для понимания позиции Минска, тот факт, что, не споря о ценностях, белорусский президент начал концентрироваться на переговорных действиях по урегулированию, принес ему безоговорочную позитивную оценку порядка 60% белорусов из обоих "лагерей" – и пророссийского, и проукраинского.
3
Как ни странно это звучит, но для ЕС обусловленное внутренней прагматикой дистанцирование белорусского президента от ценностной риторики оказалось весьма удачной опцией.
Причина, впрочем, довольно проста: после противоречивого, но более чем интенсивного использования в украинском кризисе европейские ценности в изрядной степени обесценились. Что вполне логично: ситуация, когда тот же концепт свободы и демократии может применяться к интерпретации событий в одной части страны, но при этом отрицается возможность его применения в отношении другой, логичным образом ведет к их "обнулению". И теперь на самом деле не очень понятно, как они могут и должны операционализироваться в политической практике.
В этом плане Минск оказался тем самым комфортным местом, где уже уходившая в отставку комиссар ЕС по иностранным делам Кэтрин Эштон могла быть уверена, что ей там не будут задавать неловкие вопросы о судьбах демократии и о возможностях ее применения в практической политике. Более того, представляется, что именно этот момент и оказался тем ключевым моментом, в силу которого и стал возможен диалог.
Похоже, Евросоюз на самом деле понял наличие проблемы в виде девальвации ценностей. И начал говорить не о них, а о том, о чем можно договориться, то есть о практиках. Подтверждением этого тезиса стали и заявления сменившей Кэтрин Эштон на посту еврокомиссара Федерики Могерини: военного решения украинского конфликта нет, санкции бесполезны, ЕС с Россией не партнеры (то есть нет совместных ценностей), но структуру сосуществования надо вырабатывать заново (то есть надо договариваться о новых общих ценностях).
***
И, кстати, эта прагматическая проблематика, задаваемая Лукашенко, может иметь перспективы, существенно выходящие за пределы непосредственного урегулирования.
Дело в том, что развитие кризиса на Украине по сути ликвидировало проект Восточного партнерства. На сегодня он представляется безнадежно скомпрометированным, и для его реанимации потребуются огромные (и отнюдь не факт, что плодотворные) усилия. Но при этом потребность в таком интеграционном формате Восточной Европы есть, и в свете украинского кризиса, который завтра волшебным образом вовсе не окончится, она будет только нарастать.
В этом плане минская площадка может вырасти и в более широкий формат коммуникации стран Восточной Европы. Восточное партнерство было объединением без России и без определенной повестки дня, что структурно тяготело к превращению в объединение против России. Минский же формат изначально может стать объединением с Россией – и с насущной повесткой дня в виде обустройства безопасного пространства Восточной Европы.
Нечего и говорить, что в такой эволюции минской площадки были бы в высшей степени заинтересованы и Россия, и ЕС – поскольку тогда минская площадка могла бы стать шагом в направлении выработки новых совместных ценностей России и Европы, о дефиците и востребованности которых и заговорила уже Федерика Могерини.
Иной вопрос, что для этого нужно будет еще пройти немалый и довольно трудный путь по выработке новых оснований для взаимного доверия.
- размещаются материалы рекламно-информационного характера.